К западу от России

Terra patria

По страницам западноевропейской научной литературы

erra Patria, земля предков – так называли древние римляне свою родину, в которой покоились останки их прародителей и над которой витали их души. Эти представления лежали в основе античного патриотизма, глубокого чувства, которое для человека древности было высшей добродетелью. Ей подчинялись другие достоинства гражданина античного полиса. В отечестве, и только в нем, гражданин был человеком. Если родина подвергалась нападению, вместе с нею под угрозой оказывались местные божества, – поэтому с врагом надо было бороться prо aris et focis, за алтари и очаги. Иметь родину значило иметь всю полноту жизни. Изгнание было тягчайшим наказанием.

Потом началась римская экспансия, и муниципальная жизнь потеряла устойчивость, ослабло чувство гражданской солидарности. Империя означала нечто другое, чем город-государство: простор, походы в дальние страны, колонии в чужих землях, чиновничество, в состав которого вошло много иностранцев.

Любовь к родине осталась, но приняла новые формы. По-прежнему человек имел обязанности по отношению к родине, но теперь он защищал не столько своих богов и свои очаги, сколько свои привилегии гражданина государства и выгоды, которые ему доставляло участие в войнах, завоеваниях, новых социальных институтах. В конце концов, родина в его представлении стала отождествляться с теми благами, которые давал ему существующий сегодня политический режим. И стало возможным, что гражданин, которого не удовлетворяли порядки, господствовавшие в его городе, уже не чувствовал привязанности к нему. Больше того, он мог переселиться в другой город, в котором социальный строй больше подходил ему, и даже с оружием в руках присоединиться к врагам своей бывшей родины.

Так написано в статье «Родина» итальянской философской энциклопедии [1, c. 1210]. И все же идея родины, продолжают ее авторы, имеет вечную ценность. Христианская традиция рассматривает любовь к родине как составную часть служения Богу. После Бога в иерархии христианских ценностей, утверждают они, стоят родители и родина. Мысли Цицерона, высоко ставившего родину, получили поддержку в учении Церкви. Христианская философия, заключают авторы статьи, обращается не к государству, она обращается к гражданам [1, c. 1212].

В энциклопедии проводится верная мысль: помимо распространения космополитических настроений, упадок идеи родины в поздней античности и в наши дни связан с возникновением новых понятий: класса, партии, профессиональной организации. Эти понятия становятся деспотическими, теснят идею родины. Добавим от себя, что самое проявление этих представлений было обусловлено социальной стратификацией общества. Теперь граждане разделились на власть имущих и бесправных, богатых и бедных, пользующихся престижем и незаметных. Те, у которых было что передать детям и внукам, видели в родине своего рода гаранта этой возможности. Крестьянство, хотя и не владело богатствами страны, интуитивно ощущало свою принадлежность к родной земле. Меньше всего значила родина для пролетарских слоев города, брошенных индустриализацией в одуряющий фабричный котел. Но, в известной мере, трудовая и духовная преемственность семей была опорой той, более широкой преемственности, которая создает отечество. Вспомним, например, какое значение придавал
П. Флоренский своей генеалогии, как в письмах к родным просил не продавать фамильные вещи.

Имя П. Флоренского напоминает нам, что родина теснейшим образом связана с духовностью, с верой – как в России, так и в других странах. Но этот круг вопросов Энциклопедия, несмотря на свою томистскую ориентацию, затрагивает только вскользь и, как бы, по обязанности. Это вряд ли случайно. Сегодня на Западе многие люди говорят: мы верующие – и платят, как это принято в Германии, церковный налог, предназначенный сразу всем христианским конфессиям. Но в чем заключается их вера – угадать трудно. Что поделаешь – Запад всегда хочет выглядеть респектабельным и он неискоренимо рационален.

Относительно значения родины для развития человеческого общества в прошлые века в современной западной науке нет особых разногласий. Они начинаются тогда, когда речь заходит о ее роли в современном мире, о ее духовном значении для человека нашей эпохи. Западная наука на протяжении всего XX столетия уделяла много внимания национальным и мировым проблемам, продолжает она делать это и сейчас. Естественно, речь заходит и о значении родины для современного человечества.

В настоящее время в ней громче всего звучат голоса представителей либерально-космополитического направления. Они рассматривают родину как нечто, возможно и соответствовавшее прежним, столь несовершенным в социальном и технологическом отношении, эпохам, но в наши дни безнадежно устаревшее. Послушать их, родина – лишь препятствие на пути человечества к единому, а потому счастливому миру. «Культурная, этническая или национальная самобытность является фикцией, упрощающей социальные реалии, и имеет ощутимые отрицательные последствия», – заявляет один из авторов «Курьера ЮНЕСКО» [2, c.16].

Однако в западной науке есть и другое течение. Его представители видят родину как феномен, жизнеспособный не только в истории, но и в современности. Они стремятся понять его структуру, определить его как понятие, выявить некоторые закономерности его развития. Они указывают на его значение в современном мире и на то чрезвычайно важное обстоятельство, что идея родины и сегодня владеет умами миллионов людей (справедливости ради отметим, что и некоторые ученые-космополиты признают, хотя и с сожалением, этот факт). Не претендуя на широкую панораму западной мысли (что потребовало бы работы другого масштаба), остановимся на некоторых моментах того понимания феномена родины, которое мы сегодня встречаем в западной науке.

Обратимся к одному солидному энциклопедическому изданию, вышедшему на немецком языке и подготовленному в Базеле (Швейцария) и в Штутгарте. Это многотомный «Словарь философии», издание которого еще не закончено. Надо сказать, что немецкая наука сделала немало полезного в разработке национальных проблем в XX в. Возможно, сказались ее славные традиции, восходящие к И. Канту и другим классикам немецкой философской мысли. Немецкая гуманитарная наука не прошла мимо влияния позитивистско-натуралистической социологии, но эта школа не смогла достигнуть в Германии того почти безраздельного господства, какое оно приобрела в англосаксонских странах.

В XX веке в Германии вышел ряд интересных работ по национальным проблемам, в том числе книги Эрнста Юнгера, «О силе немецкого языка» лингвиста Лео Вайсгербера (книга, в которой разрабатывалась мысль о творческой роли родного языка в познании мира данным народом и в формировании его менталитета), О. Шпенглера «Решающие годы» (первый том вышел в 1933 г.), труды по народоведению В. Мюльмана, свободные от того игнорирования понятия народа (das Volk), которое характерно для американской «культурной антропологии». Выходил (и продолжает выходить) журнал Natur und Heimat («Природа и родина»), в котором проблемы защиты окружающей среды решались не только в глобальном, но и в национальном плане. Было и многое другое. Что касается города Базель, в котором шла работа над Словарем, вспомним, что в его университете в конце XIX столетия преподавали такие блестящие оппоненты либеральной идеологии как Я. Брукхардт и Фр. Ницше.

В этом философском словаре мы находим статью «Родина». Родина, пишут ее авторы, это нечто, данное личности объективно и воспринимаемое ею как естественное, но одновременно переживаемое как культурное. Родина есть своего рода Uberwelt, сверхмир, который надстраивается как человеческий, духовный мир на фундамент природного мира [3, c. 1038].

Это содержательное, но слишком сжатое и лапидарное определение нуждается, на наш взгляд, в разъяснении. Мы попытаемся расширить его, изложив так, как мы его понимаем.

Родина – это страна, в которой человек родился и с которой он тесно связан множеством нитей: душевным и культурным наследием предков, семьей и воспитанием, жизнью в определенной природной, и в еще большей степени, культурной среде. К родине его привязывает членство в национально-государственном сообществе, занимающем определенную территорию.

По отношению к человеку родина есть первичное, данность. Заставая при рождении в процессе взросления уже сформировавшуюся в своей природной и социокультурной определенности страну, индивид воспринимает ее как нечто естественное. Как естественно иметь отца, так естественно иметь отечество. Как естественны его поля и леса, реки и моря – естественна и сама родина.

Но родина – не простое восприятие, это наше отношение к стране, в которой мы родились. Эту страну мы осмысляем в рассудочных терминах и в мифопоэтическом ключе. Мы переживаем родину. И делаем это в духе определенного мировоззрения. Так, в своем известном стихотворении «Родина» М.Ю.Лермонтов противопоставляет два понимания родины – как величественной государственной традиции (которая не импонирует поэту) – и как родного народа во всем его бытовом своеобразии, не всегда изящном, но близким сердцу русского писателя. Чувство родины – это интуитивное ощущение принадлежности к определенной человеческой и природной среде. Но оно всегда окрашено культурой.

Авторы статьи в Словаре обращают особое внимание на то, что понятие родины противопоставляется чужбине, свое – чужому, близкое – далекому [3, c. 1038]. Эти соображения, по-видимому, следует понимать в таком ключе. Родина – это близкое, это то, что окружает нас, питает своими соками, придает смысл нашему существованию. Вначале это были семьи, связанные родственными узами, родители, предки – и принадлежащий им участок земли. Посреди него стоял дом, в нем был очаг, невдалеке стоял алтарь, посвященный местным богам, хранителям рода и его имущества. Все это надо было защищать от ненадежных соседей. Память о предках, их героических деяниях, их трудах стала основой чувства преемственности, в более позднюю эпоху превратившегося в культурно-историческую традицию. В сознании членов этнического сообщества, сроднившегося со своим естественным окружением, свое, близкое, осмыслялось как родное, самое важное, самое правильное и благородное. Выражаясь на языке аксиологии, оно наделялось ценностью, и притом высшей ценностью. В противоположность ему, чужое казалось смутным, не соответствующим «порядку». Так, в представлении древних греков, все остальные народы были варварами, т.е. «бормочущими»: только эллин говорил на человеческом языке.

С наступлением цивилизации, приходом философского мышления и христианства многое в этих представлениях изменилось. Unus omnium parens mundus est, весь мир нам единый прародитель, написал Сенека. Христианская церковь провозгласила, что «все народы равны перед Богом». Этноцентризм не исчез, но значительно смягчился в лоне христианских представлений: позже к ним прибавились рыцарские и иные цивилизационные понятия. Географический и культурный кругозор европейского человека расширился, усилилось взаимодействие культур.

И все же свое, родное, осталось краеугольным основанием человеческого существования и человеческой цивилизации. Человек по-прежнему становился личностью в своей родной среде, в своей культуре. Его по-прежнему питала родная духовность. От своего он шел к чужому. И чем глубже он познавал родной язык и родную культуру, тем легче был для него переход к миру иноземных культурных ценностей.

По мнению авторов Словаря, существует диалектическая взаимосвязь того, что они называют eigner Welt – fremder Welt, свой мир – чужой мир. Между ними налицо и отталкивание, и притяжение [3, c. 1038]. Мы, русские, можем вспомнить, в связи с этим, Афанасия Никитина. Именно вдали от родины, находясь в течение многих лет в постоянной близости от чужой культуры и даже испытав некоторое ее влияние («притяжение»), он всем своим существом почувствовал духовную близость к своей культуре и понял, что не Тверь, а Россия является его родиной. Индия не стала, несмотря на длительное пребывание в ней, второй родиной для Афанасия Никитина. Однако понимание родины как культурно-символического Uberwelt открывает дорогу к понятию второй родины. Вторая родина, указывают авторы Словаря, может быть отрицанием первой, но может быть ее дополнением [3, c. 1038]. Прожив много лет в России, чужим остался печально известный в нашей истории Дантес:

...из далека,
Подобный сотням беглецов,
На ловлю счастья и чинов
Заброшен к нам по воле рока
Смеясь, он дерзко презирал
Земли чужой язык и нравы.

С легкостью расставшись со своей собственной страной, он оказался неспособным понять и свою «вторую родину» (которая, в духовном смысле, вовсе не стала его второй родиной). В отличие от этого, было немало людей, ученых, архитекторов, живописцев, приехавших в Россию, осевших в ней, полюбивших ее – для них она действительно явилась «второй родиной». Они принесли с собой многое из того, что дало им западноевропейское образование и культурная традиция – и вложили это духовное достояние в сокровищницу русской культуры. Вспомним хотя бы архитектора Карло Росси: его родственники и он сам были с Россией и на полях сражений, и в творческом труде.

«Вторая родина» появляется обычно в результате диаспоры, эмиграции, вынужденной или добровольной. Авторы Словаря справедливо подчеркивают связь этих представлений с понятием родины. В большинстве случаев чужбина означает опасность для эмигранта, потерю корней, ностальгию по родине [3, c. 1038]. (Мы можем вспомнить, как недружелюбно почти все страны Европы встретили русских эмигрантов первой волны, как остро переживали беженцы потерю родины, и как велика была их тоска по России, выразившаяся у многих из них в великолепных художественных и философских произведениях).

Так было потому, что отнять у человека родину, вынудить его бежать на чужбину – значит нарушить то, что в Словаре определяется как das Recht auf Heimat [3, c. 1039], право на родину. В Советской России первых послеоктябрьских десятилетий это право в его духовном аспекте было грубо растоптано – патриотам приклеивали ярлык «великодержавного шовинизма», святыни православной церкви осквернялись, Россия объявлялась годной лишь быть плацдармом для мировой революции. Позже угар национального нигилизма рассеялся, Великая Отечественная война вновь утвердила великую ценность патриотизма. Но полтораста лет господства в русской общественной мысли радикально-интеллигентского, а затем большевистского пренебрежительного отношения к Родине оставили глубокий след в сознании русского народа – и не это ли причина многих бед, которые терзают нашу прекрасную, но разоренную и униженную Родину?

Заметим еще, что в своих велеречивых декларациях светочи современной либеральной мысли, уделяя столько внимания правам человека, редко вспоминают о праве на родину. А следовало бы ввести его в этот сакральный список, и не только ввести, но и поместить на видном месте.

Мы сказали о том, что социальная действительность России непривлекательна. Но родина – гораздо более широкое понятие, чем одномоментная социальная действительность. Родина – наш мир, обширный мир соотечественников, традиционных обычаев, языка, духовной культуры. Этот мир может восприниматься человеком либо как находящийся в гармонии с социальной средой, либо в противоречии с ней. В первом случае в душе человека создается цельный образ Родины. Во втором – возникает коллизия, в сознании личности образ родины теряет цельность. Для нас, россиян, сегодня налицо конфликт идеального образа Родины, завещанного нашими предками, яркими красками написанного в нашей живописи, литературе, нашедшего отголос в нашей музыке, и нынешней блеклой действительности. Только тогда, когда мы построим «крепкий дом» государственности, процветающей экономики и, что важнее всего, возродим русскую духовность – только тогда мы преодолеем современный кризис и патриотическое сознание русского народа обретет всю силу и действенность. Родина – эту мысль мы тоже находим на страницах Словаря – это не только настоящее, это и будущее [3, c.1038]. Но за него надо бороться.

Литература

1. . Enciclopedia filosofica. – Venezia-Roma, 1957. – Vol. III.

2. . Перессини М. Две стороны одной медали / М.Перессини // Курьер ЮНЕСКО. – 1993. – Авг.

3. . Historisches Wörterbuch der Philosophie. – Basel-Stuttgart, 1974. – Bd. 3.