|
М |
ного поэтов в
России, не только пишущих стихи, но и действительных поэтов, и сейчас и прежде,
но мало среди них национальных и совсем единицы великие: А. С. Пушкин, М. Ю.
Лермонтов, Ф.И. Тютчев в ХIХ
веке, А. Блок, С. Есенин, Н. Рубцов в ХХ веке.
Что делает поэта национальным? Только ли обращение к теме Родины, к
народным бедам и радостям или любовь к родной природе. Не это главное.
Определяющим является связь поэта с душой народа. Только в этом случае его
размышления уже не только его и не суть его, но в них говорит сам народ,
художник уже ничего не измышляет от себя, и в нем «прошлое страстно глядится в
грядущее», ибо жалко то настоящее, которое живет только прошлым. Как сказал
поэт:
Длятся часы, мировое
несущее.
Ширятся звуки, движенья и свет
Прошлое страстно глядится в грядущее.
Нет настоящего. Жалкого нет.
(«Художник»)
Да, будущее еще туманно, смутно, неотчетливо. Но в неясных контурах
вырисовываются образы становящегося будущего. Хорошее оно или плохое,
долгожданное или неожиданное, радостное или печальное, не существенно, главное
оно неизбежно. Оно может быть трагичным и ввергать на долгие годы в
междоусобицы и смуты, нести голод, холод, насилие и прочие тяжкие испытания.
Да, образы эти могут быть страшными и даже ужасными. И тут важно не бороться с
ними, ибо это исторически обречено, не шарахаться от них в испуге за границу
или во внутреннюю эмиграцию, а пытаться понять не первичные, а вторичные, а
правильнее подлинные причины происходящих событий.
С таких позиций надо подходить к поэме «Двенадцать», в которой,
несомненно, проступили контуры ближайшего будущего и явились апостолы новых
времен, новые Петры, Андреи, но уже как Петрухи, Андрюхи со своим образом
действия, идеологией, моралью. Вот почему «впереди Исус Христос», ибо Революция
– это судьба России, это не происки врагов, не «мировая закулиса», хотя и без
них не обошлось, а сама История, по Блоку – Стихия, её тяжелая и неотвратимая
поступь. Весьма характерно почти единодушное неприятие и осуждение поэмы
современниками, прежде всего из числа художественной интеллигенции. А почему?
Да потому, что жили они уже прошлым, хотя и сделали немало для его
ниспровержения. Ну а главное, не имея живой связи с душой народа невозможно
отрешиться от первичных целей революции и увидеть её вторичные или главные
цели. Д. Бонхоффер, сидя в нацистской тюрьме и переоценивая свою жизнь, писал:
«Хотелось бы знать, как случилось, что результаты Лютера оказались прямо
противоположными его намерениям и омрачили последние годы его жизни и работы
настолько, что он усомнился в пользе всех своих начинаний... Со студенческих
лет я помню спор между Холлом и Гарнаком о том, что побеждает в любом движении,
первичные или вторичные причины. Тогда я думал, что прав был Холл, который
отдавал предпочтение первым. Сейчас я уверен, что он ошибался». А. Блок прозрел
вторичные, то есть подлинные причины произошедшего в октябре 1917 года и в силу
этого назвал его Великим. В письме к З.Н.Гиппиус, резко осудившей Блока за
поэму «Двенадцать», он писал: «В наших отношениях всегда было замалчивание
чего-то, узел этого замал-чивания завязывался все туже… оставалось только
рубить. Великий Октябрь их и разрубил. Не знаю (или – знаю), почему вы не
увидели октябрьского величия за октябрьскими гримасами, которых было очень мало
– могло быть во много раз больше» [1, 31 мая 1918 г.].
Но разве только большинство интеллигенции не видело проступающих контуров
реального будущего. Многие, если не все самые активные деятели революции,
руководствовались сиюминутными соображениями и обстоятельствами и мало или
совсем не верили тем призывам и лозунгам, которые они адресовали согражданам:
мир народам, земля крестьянам, фабрики рабочим, земношарная республика советов,
светлое коммунистическое будущее детям и внукам. Главным их стремлением и
желанием было изменить любой ценой действительность, невыносимую для них.
Заметим, вторичные или подлинные цели революций ХХ века в России не осознаны
большинством и сегодня. Отсюда и продолжающиеся беды русского народа. И пока мы
не осознаем, что вступили в четвертый завершающий этап развития народного духа
– национальный – мы будем находится в кризисе, нестроениях, бедах и несчастьях.
А вот Блок осознавал историческое величие свершающегося, ибо сравнивал его с
падением Рима, идейно или духовно произошедшего не в пятом, а в первом веке.
«Неужели Вы не знаете, – писал он в том же письме к Гиппиус, – что «России не
будет» так же, как не стало Рима – не в пятом веке после Рождества Христова, в
1-й год 1 века? Также как не будет Англии, Германии, Франции. Что мир уже
перестроился, что «старый мир» уже расплавился». Не будет, естественно,
империй: Австро-Венгерской, Германской, Британской. Что и свершилось в ХХ веке.
2. Сознавал ли Блок
историчность поэмы «Двенадцать»? Несомненно. Он писал в Дневнике два года
спустя после написания поэмы: «В январе 1918 года я в последний раз отдался
стихии не менее слепо, чем в январе 1907 или в марте 1914 года. Оттого я и не
отрекаюсь от написанного тогда, что оно было писано в согласии со стихией:
например, во время и после окончания «Двенадцати» я несколько дней ощущал
физически, слухом, большой шум вокруг – шум слитный (вероятно, шум от крушения
старого мира! Поэтому те, кто видят в «Двенадцати» политические стихи, или
очень слепы к искусству, или сидят по уши в политической грязи, или одержимы
большой злобой, – будь они враги или друзья моей поэмы» [1, 1 апреля 1920
года].
Тут необходимо небольшое отступление. Чтобы понять слова Блока о том, что
он физически ощущал шум. Говоря о революции 1905 года он писал: «В противовес
суждению вульгарной критики о том, будто «нас захватила революция», мы
противопоставляем обратное суждение: революция совершалась не только в этом, но
и в иных мирах; она и была одним из тех событий, свидетелями которых мы были в
наших собственных душах. Как сорвалось что-то в нас, так сорвалось оно и в
России. Как перед народной душой встал ею же созданный синий призрак, так встал
он и перед нами. И сама Россия в лучах этой новой (вовсе не некрасовской, но
лишь традицией связанной с Некрасовым) гражданственности оказалась нашей
собственной душой» [2, т.5, с. 431].
Творческий процесс Блока очень интересен и заслуживает особого разговора.
Коснемся его лишь вкратце, в тех пределах, в которых он поможет нам раскрыть
нашу тему.
Слышание музыки, звука, звона или даже шума – важнейший элемент
поэтического творчества Блока и вероятно не только его, а всех подлинных
служителей слова. В начале всего было Слово (Логос), как и написано у
евангелиста Иоанна: «В начале было Слово, и Слово было у Бога, и Слово Было
Бог. Оно было в начале у Бога. Всё чрез Него начало быть, и без Него ничто не
начало быть, что начало быть. В Нём была жизнь, и жизнь была свет человеков. И
свет во тьме светит, и тьма не объяла его» [Ин.1, 1–5].
Так вот по Блоку в начале культуры была и есть музыка. Он писал в Дневнике
[1, с. 295]: «В начале была музыка. Музыка есть сущность мира. Мир растет в
упругих ритмах. Рост задерживается, чтобы потом «хлынуть». Таков закон всей
органической жизни на земле – и жизни человека и человечества. Волевые напоры.
Рост мира есть культура. Культура есть музыкальный ритм. Вся короткая история
человечества, которая сохранилась в нашей бедной памяти, есть, очевидно, смена
эпох, из которых в одной – музыка замирает, звучит заглушенно, чтобы с новым
волевым напором хлынуть в другую, следующую за нею. Такова великая музыкальная
эпоха гуманизма – эпоха возрождения, наступившая после музыкального затишья
средних веков…И дух музыки соединился отныне с новым движением, идущим на смену
старому» [1, с. 275].
Отсюда особое Блоковское понимание поэзии: «Что такое поэт? Человек,
который пишет стихи? Нет, конечно. Поэт это носитель ритма. В бесконечной
глубине человеческого духа, в глубине недоступной для слишком человеческого,
куда не достигают ни мораль, ни право, ни государство, – катятся звуковые
волны, родные волнам, объемлющим вселенную, происходят ритмические колебания.
Подобные колебаниям небесных светил, глетчеров, морей, вулканов. Глубина их
обыкновенно закрыта «заботами суетного света». «Пока не требует поэта /К
священной жертве Аполлон, /В заботах суетного света /Он малодушно погружен».
Когда глубина эта открывается «Бежит он, дикий и суровый, /И страхов и смятенья
полн, /На берега пустынных волн, /В широкошумные дубровы», – потому что там ему
необходимо причаститься родной стихии для того, чтобы напомнить о ней миру
звуком, словом, движением – тем, чем владеет поэт» [2, т. 7 с. 404]. Отсюда
следующие Блоковские рассуждения: «Три дела возложены на поэта: 1. Освободить
звуки из родной безначальной стихии, в которой они пребывают. 2. Привести эти
звуки в гармонию, дать им форму. 3. Внести эту гармонию во внешний мир». Так
было у Гоголя. Блок пишет: «Когда Гоголь мечтал о «великих трудах и звал
пободрствовать своего гения», когда он слушал все одну, отдаленную и
разрастающуюся музыку души своей – бубенцы тройки и вопли скрипок на фоне
однообразно звенящей струны (об этой музыке и в «Портрете», и в «Сорочинской
ярмарке», и в «Записках сумасшедшего» и в «Мертвых душах»)… тогда уже знал
Гоголь сквозь все тревоги, что радость и раздирающая мука творчества суждены
ему неизбежно» [2, т.5, с. 377]. И ещё, на мой взгляд, ключевое для Блока:
«Когда Гоголь опустил занавес над действием своих «мертвых душ», он услыхал
возрастающее бормотанье бубенцов, далекий топот и крики ямщика – лёт бешеной
тройки, «вдохновленной богом». « Русь, куда ж несешься ты? Дай ответ. Не дает
ответа. Чудным звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром
разорванный в куски воздух» [2, т. 5, с. 343]. И далее Блок пишет: «Среди суеты
и многолюдства нам надо иногда опускать занавес, прислушиваться к тишине,
внимать приближению бога, вникать в разрастающие звоны набегающей тройки,
благодатной, сходящей на нас красавицы – России» [2, т. 5, с. 344].
3. Что еще существенно для нас,
так это то, что Блок верил в существование народной души: «Последнее и
единственно верное оправдание для писателя – голос публики, неподкупное мнение
читателя. Что бы ни говорила «литературная среда» критика, как бы ни
захваливала, как бы ни злобствовала, – всегда должна оставаться надежда, что в
самый нужный момент раздастся голос читателя, ободряющий или осуждающий. Это даже
не слово, даже не голос, а как бы легкое дуновение души народной, не отдельных
душ, а именно – коллективной души» [2, т. 5, с. 367]. «Всеобщая душа также
действенна и также заявит о себе, когда понадобиться, как всегда. Никакая
общественная усталость не уничтожает этого верховного и векового закона» [2, т.
5, с. 368]. «Творчество художника есть отзвук целого оркестра, то есть – отзвук
души народной. Вопрос только в степени удаленности от нее или близости к ней.
Знание своего ритма – для художника самый надежный щит от всякой хулы и
похвалы. У современных художников, слушающих музыку, надежда на благословение
души народной робка только потому, что они бесконечно удалены от нее: «Но те,
кто исполнены музыкой, услышат вздох всеобщей души если не сегодня, то завтра»
[2, т. 5. с. 371].
Но народная душа не только существует, не только отзывается в душе
художника, она стучится, просится в нашу жизнь, взывает и требует от
художника…чего? Этим вопросом должен задаваться каждый художник – поэт,
философ, музыкант, ибо она от каждого просит и требует своего, разного, но
жизненно необходимого народу в данный момент. Муки подлинного творчества и есть
муки постижения этой тайны. «Русь! Русь! Какая непостижимая, тайная сила влечет
к тебе? Почему слышится и раздается неумолчно в ушах твоя тоскливая, несущаяся
по всей длине и ширине твоей, от моря до моря, песня? Что в ней. В этой песне?
Что зовет, и рыдает, и хватает за сердце? Русь! Чего же ты хочешь от меня?
Какая непостижимая связь таится между нами?» И Блок отвечает: «Чего она хочет –
Родиться, быть. Какая связь между ним и ею? – Связь творца с творением, матери
с ребенком. Та самая Русь, о которой кричали и пели кругом славянофилы, как
корибанты, заглушая крики матери бога; она-то сверкнула Гоголю, как
ослепительное видение, в кратком творческом сне. Она далась ему в красоте
музыки, в свисте ветра и в полете бешеной тройки «У, какая сверкающая, чудная,
незнакомая даль…Русь! Куда ж несешься ты? Дай ответ. Не дает ответа. Чудным
звоном заливается колокольчик; гремит и становится ветром разорванный в куски
воздух». Что изменило ослепительное видение Гоголя в действительной жизни?
Ничего. Здесь – осталась прежняя, хомяковская, «недостойная избрания» Россия:
«В судах черна неправдой черной. / И игом рабства клеймена». Там сверкнуло
чудесное видение…пишет Блок, а здесь произошло то, о чем Блок не решился
сказать (или не додумался). Здесь родилась великая русская литература. От
Гоголя пошла великая русская проза! «Все мы вышли из «Шинели» Гоголя сказал
Достоевский; другие от «Записок сумасшедшего», третьи из «Мёртвых Душ»,
«Ревизора»…Но все из Гоголя!
И если Гоголь породил русскую прозу, то Блок продолжил русскую поэзию в ХХ
веке, от него «родились» и С. Есенин и Н. Рубцов и многие другие настоящие
поэты России ХХ века. И любой поэт будущего и настоящего России всегда узнает в
Блоке себя, осознает задачу поэта, свое служение слову и лишь после этого его
творчество станет подлинным.
4. Гоголю были присущи свои
образы исторического движения России: тройка, колокольчики, бубенцы, разорванный
на куски воздух; у Блока – летящая степная кобылица, мельканье верст и круч.
«И вечный бой! Покой нам только снится
сквозь кровь и пыль…
Летит, летит степная кобылица
И мнет ковыль…
И нет конца! Мелькают версты, кручи,
Останови!
Идут, идут испуганные тучи,
Закат в крови!
Закат в крови! Из сердца кровь струится!
Плачь, сердце, плачь.
Покоя нет! Степная кобылица
Несется вскачь!
Но это видение все того же, видение исторической скачки народа, хотя и в
других образах. Мы долго не знали передышки, но где-то остановились и утеряли
восторг исторической скачки народов. Подлинное реальное будущее нам заслонили
утопии всечеловечества, миражи дружбы народов и светлого будущего. Историческая
летаргия усыпила нас. «Ванька, смотри!» на исходе жизни, крикнул нам Шукшин, но
мы и тут не проснулись, прямо как в народных сказках про богатырей. На яву ли
мы сейчас? В будущее ли устремлен наш взор или его все еще застилают клочья
прежнего сна. Несомненно, многие миражи уже опознаны нами как миражи, многие
утопии потеряли над нами свою силу. Но вот готовы ли мы на новый бой, на новую
скачку, на новый восторг. Хочется верить что да! Хотя конечно далеко не все.
Почему? Много тому причин. Начнем с того, что бой невозможен без служения, а от
него отказалась уже современная Блоку интеллигенция, прежде всего литераторы.
«Безумная русская литература – когда же станет тем, чем только может быть
литература – служением? Пока нет у литератора элементарных представлений о
действительном значении ценностей – мира и человека, – до тех пор, кажется,
никакие свободы нам не ко двору, все раздирается на клочья, ползет по всем
швам; до тех пор как-то болезненно принимает душа всякую пестрядь, хотя бы и
пышную, требуется только тихое, молчаливое, пусть сначала одинокое – «во Имя»
[2, т. 5, с. 440-441]. Но во имя чего? Самодержавия, империи, государства,
цивилизации, человечества, ряд можно долго продолжать. Все это уже не вызывает
не только прежнего восторга, но даже у многих и простого уважения. Нужен новый
идеал. Его для себя и для всей культуры и нашел Блок, и это давало ему силы и,
в конечном счете, помогло стать ему великим поэтом земли русской. Этот идеал –
Родина. Родина, вот тот идеал, который не только высок, прекрасен, благороден,
но и близок нашему сердцу, душе и разуму и сейчас как никогда.
Блок писал еще в 1910т году: «Родина – это огромное, родное. Дышащее
существо, подобное человеку, но бесконечно более уютное, ласковое, беспомощное,
чем отдельный человек; Родина – древнее, бесконечно древнее существо, потому
неповоротливое, и самому ему не счесть никогда своих сил, своих мышц. Своих
возможностей, так они рассеяны по матушке – земле. Родине суждено быть некогда
покинутой, как матери, когда сын её, человек, вырастает до звезд и найдет себе
невесту. Эту обреченность на покинутость «мы всегда видим в больших материнских
глазах родины, всегда печальных, даже тогда, когда она отдыхает и тихо
радуется. Не родина оставит человека, а человек родину. Земная родина… поит нас
и кормит у груди, мы ей обязаны нашими силами и вдохновениями и радостями»
[2, т. 5, с. 443-444]. «Родина подобна своему сыну – человеку: органы чувств её
многообразны, диапазон их очень велик… Роль этих органов играют, должны играть
все люди. Мы же писатели должны играть роль тончайших и главнейших органов ее
чувств. Мы – не слепые её инстинкты, но её сердечные боли, её думы и мысли, её
волевые импульсы» [2, т. 5, с. 446]. «Писатель, каких бы размеров он не был,
должен сопоставлять себя со своей родиной, полагая, что болеет ее болезнями,
страдает ее страданиями, сораспинается с нею», [2, т. 5, с. 443]. «Чем больше
чувствуешь связь с родиной, тем реальнее и охотнее представляешь ее себе, как
живой организм… Мы писатели… не ученые, не государственные люди…мы люди по
преимуществу, и значит – прежде всего, обязаны уловить дыхание жизни, то есть
увидеть лицо и тело, почувствовать, как живет и дышит то существо, которого
присутствие мы слышим около себя – Родину» [2, т. 5, с. 443].
5. А. Блок, наряду с С.
Есениным, самый читаемый поэт первой половины ХХ века. При этом он близок и
школьнице и поэту (Н. Рубцову, Ст. Куняеву, например). На его стихи пишут
оратории, песни и романсы. Во многом это объясняется тем, что его восприятие
Родины тесно связано с тем, что он ощущал себя частью народа, не простого как
Некрасов, а народа с Большой буквы. Поэтому он так переживал отделение
интеллигенции от народа, и народа от интеллигенции, всегда грозящее бедами, как
тем, так и другим (что и случилось вскоре у нас) и как мог, боролся с этим
разделением. Его цикл стихов «Родина» служит нам напоминанием, что мы единый
народ, что нас нельзя дробить на классы, сословия ни по образованию и
воспитанию, ни на красных (левых) ни на белых (правых), а сейчас на
государственников и регионалов, коммунистов и рыночников. Да эти разделения
есть и они очень существенны, однако главная, можно сказать зияющая трещина на
народном теле эта та, которая делит нас на русских, хотя бы и потенциально, и
тех, кто перестал себя считать русским человеком, кто стыдится своего русского
характера, сердца, души, склада ума, образа жизни, кто хочет стать европейцем
или американцем, кто принял чужие идеалы, веру, культуру, образ жизни. Эту
зияющую трещину надо заделать, затянуть, преодолеть, стянуть, чтобы в нее не
провалилось общество. А это возможно лишь тогда, когда каждый лично осознает
себя, прежде всего русским человеком, а потом уже верующим или атеистом,
православным или инославным, левым или правым. У нас должен быть сейчас один
главный и первый идеал – Родина и Нация, который только и способен объединить
нас в единый народ. Это не значит, что для нас не важна наша духовность,
отношение к прошлым идеалам и традициям. Но все это возродиться и довольно
скоро, как только мы осознаем себя русскими людьми и окажемся на высоте
исторических задач, стоящих перед нами. Все это не значит, что мы должны
обоготворять свой народ, не видеть его слабости и недостатки. Возможны и
разочарования в тех или иных сторонах жизни народа и страны. Допустимо и
переосмысление прошедшего исторического прошлого, что и происходило с Блоком:
«Русь моя, жизнь моя, вместе ль нам
маяться?
Царь, да Сибирь, да Ермак, да тюрьма!
Эх, не пора ль разлучиться, раскаяться…
Вольному сердцу, на что твоя тьма?»
Все это нормально, а может быть обязательно в те или иные периоды развития
народного духа. Куда опаснее в наше время прекраснодушие, сусальность, пустое
краснобайство в отношении к прошлому, розовые очки в видении современного
состояния русского человека. Совсем недопустимо лишь дезертирство, тем более
предательство чему свидетелями мы стали сегодня на примере бывших патриотов.
Но при всех разочарованиях и сомнениях Блок всегда ощущал себя воином:
«Я не первый воин, не последний,
Долго будет родина больна.
Помяни ж за раннею обедней
Мила друга, светлая жена».
«Не может сердце жить покоем
Недаром тучи собрались.
Доспех тяжел, как перед боем.
Теперь твой час настал – молись!»
То же должны чувствовать и мы и не уклоняться от борьбы, от вызова, как
других народов, так и Истории.
6. Итак, величие художника
зависит от его действенной живой связи с душой народа, от того – говорит ли
народная душа в нем или нет. Конечно, душу народа понимают по-разному. Так одни
считают, что вне людей душа народа не существует и даже запечатленная в книгах,
она в определенном смысле убита. Как и писал об этом Блок:
«В жаркое лето и в зиму метельную,
В дни ваших свадеб, торжеств, похорон,
Жду, чтоб спугнул мою скуку смертельную
Легкий, доселе не слыханный звон.
Вот он – возник. И с холодным вниманием
Жду, чтоб понять, закрепить и убить
И перед зорким моим ожиданием.
Тянет он еле приметную нить»
и далее
«И, наконец, у предела зачатия
Новой души, неизведанных сил, -
Душу сражает, как громом, проклятие:
Творческий разум осилил – убил»
Но все сотворенное или рожденное таким образом имеет особое свойство
оживать в душах читателей, ибо содержит в себе новую так сказать земную или
воплощенную в слове душу полную «неизведанных сил», коими мы и заражаемся при
чтении и слушании стихов или музыки. Собственно этим и дорога, ценна,
притягательна, жизненно необходима поэзия для нас (как и другие искусства
тоже), а вовсе не содержание, злободневность, скрытые или явные намеки и прочие
нехудожественные и не эстетические «штучки». Главное – это наш внутренний
восторг, который сродни восторгу подлинных творцов, главному стимулу их жизни,
о чем они хотя и редко, но пишут:
«Не для житейского волненья
Не для корысти, не для битв
Мы рождены для вдохновенья
Для звуков райских и молитв».
Не много в мире таких художников, творящих с душой, то есть могущих
вдохнуть душу в свои сочинения. Но пока они есть, жив народ, значит, он не
потерял связи со своей душой, ибо возможно существовать не только в разладе со
своей душой, но и без души и к чему все более и более склоняется общество
неограниченного потребления.
К сожалению далеко не про всех
российских поэтов, даже очень талантливых, можно сказать, что они творят с
душой. Г. В. Свиридов называл их художниками второго типа творчества. Обычно
они куда как более бывают востребованы властью, обществом, да и читателями
тоже. Но такое творчество не переживает своего времени и никогда не заразит нас
художественным восторгом, не оторвет от сугубо земных интересов, не пленит
нашей души навсегда и значит не станет великим. Свиридов писал об этих
художниках следующее: «Первый тип – А. Блок, С. Есенин, Н. Рубцов, М.
Мусоргский, Н.Римский-Корсаков, С. Рахманинов – поэты национальные. Они никому
не служат, но выражают дух нации, дух народа, на него же опираясь. Второй тип
художника – прислуга. Такой поэт или художник служит силе, стоящей над народом
и, как правило, чужеродной силе». Коснулся Г. В. Свиридов и художественного
восторга творцов и значит и читателей и слушателей. «Мира восторг беспредельный
– сердцу певчему дан». Это и есть драгоценная ноша художника, драгоценный
божественный изначальный дар. Без него искусство мертво, это всего лишь пустая
побрякушка. Она может быть примитивно-простой или замысловатой, это не играет
никакой роли; и в том и другом случае она не содержит в себе жизни, ибо великое
искусство всегда живое искусство именно. Теперь часто производится и усиленно насаждается
искусство от рождения мертвое, игра ума или сухости сердца…Между тем, великие
творцы напоены, можно сказать божественным восторгом, вспомним, например,
Вагнера или Мусоргского… Мусоргский и Вагнер были величайшими из композиторов,
а не «спекулянты», умевшие вылепить форму по образцу… Они видели судьбу нации,
крестный их путь».
Крестный путь России видел и А. Блок, по своему выражая или запечатлевая
его в стихах, будь то поэма «Двенадцать» или цикл стихов «На поле Куликовом».
Национальным является тот поэт, который исходит в своем творчестве из
руководящей идеи и идеалов своего времени. Последовательно это были – Святая
Русь, Москва – Третий Рим, Великая Россия, и вот теперь – Родина и Нация. Ни у
кого из русских поэтов эта идея не занимала такого места как у Блока и не
только в творчестве. Весьма характерна запись в дневнике от 20 апреля 1921
года, в которой приводятся выдержки из статьи Петроника «Идея Родины в
советской поэзии», опубликованной в эмигрантском журнале «Русская мысль» за
январь-февраль 1921 г., в которой разбираются издания издательства «Скифы» в
Берлине: «Скифы» и «Двенадцать» являются в отношении к поэзии Блока, взятой как
совокупность, некоторой кульминацией пушкинского начала в его творчестве,
подлинным подобием «Клеветникам России» и «Медному Всаднику» – несмотря на
различия между обеими группами произведений, вытекающие из различия эпох…
Перечтя эти и подобные им стихи (Белого, Есенина, Клюева) невольно приходишь к
заключению, в котором, как кажется, мерцает сияние некоей еще не раскрывшейся,
но уже близкой Исторической Истины: никогда, быть может, за все существование
российской поэзии, от «Слова о полку Игореве» и до наших дней, - идея Родины,
идея России не вплеталась так тесно в кружева и узоры созвучий и образов
религиозно-лирических и символических вдохновений, – как в этих стихах
«советских поэтов», стихах служителей того режима, который, казалось, отменил
самое понятие Родины и воздвиг гонения на всех, кто в политической области
исповедывал «любовь к Отечеству» и «народную гордость» [1, с. 344].
Эти суждения о поэзии Блока не потеряли своего значения и сейчас, в уже не
советском и не большевистском прошлом, а в «демократическом» и либеральном
настоящем, в котором наша Родина не первая страна Советов, а для «демократов»
просто «эта страна», а народ… не будем повторять что о нём наговорили лживого и
бранного. И потому Блок – наш современник («О, нищая моя страна, /Что ты для
сердца значишь»), и он вместе с нами в борьбе за нашу Родину, за будущее
русского народа.
1. А. А. Блок. Дневник. М., Сов. Россия, 1989
2. А. А. Блок. Собрание сочинений в 8 т.т., М.-Л. ГИХЛ, 1961.